«Для меня — пишет Проскурин, — поэзия всегда была волшебной страной, потому, что истинная поэзия — сокровенная тайна, высшее проявление именно божественных свойств человеческой природы, только в поэзии соединяются гармоническое начало музыкальных ритмов времени, пронизывающих не только жизнь человека, но и сам космос и живой конкретный образ той или иной человеческой эмоции, прозрение духа, и, может быть, поэтому стихи пытаются писать и пишут миллионы, особенно в юности, когда человек потрясен удивительными открытиями, появляется необходимость познать себя, выразить самое тайное, сокровенное, дорогое. И это заставляет браться за перо и мучительно вслушиваться в неясную музыку собственных чувств, желаний и стремлений. Приступы стихотворчества сотрясали и меня. Накапливались какие-то особые эмоции, а по-другому, их нельзя было выразить, и тогда появлялись стихи, иногда даже целые циклы».

Стихи, стихи…
И грустно и смешно
Сердить пророческие тени
Тех, кто уже давным-давно
Перешагнул бессмертия ступени… 

Любовь к родному краю жила в Петре Проскурине неистребимо, несмотря на связанные с ним самые, пожалуй, тяжелые времена. Город Севск, с его древнейшей историей, тихий, утопающий в садах городок, остался одним из самых любимых мест.

Все знакомо до боли —
Поле. Вспыхивающие зарницы… 
Я пришел к тебе, поле,
За детство свое поклонится.
На месте подворья
Уцелела одна лишь ракита, 
А вокруг словно море —
Волны сизого жита,
А вокруг эта память —
Прощанье родного порога… 
                              («Возвращение»)

Привить любовь к чтению совсем еще юному Проскурину помогла его первая учительница, а также рассказы и сказки его бабушки Насти. Оттуда из детства Петр Лукич пронес через всю жизнь удивительную любовь к книге.

«Моя первая учительница — Александра Митрофановна навсегда пристрастила меня к чтению. Бросив свои обязанности по дому, я стал поглощать книги одну за другой с необычайным упорством; я читал все, что мне попадалось под руку, и скоро в городской библиотеке уже не осталось книг, которых бы я не брал в руки. Мать не разрешала мне много читать, никто не мог понять моего состояния — для родных это являлось блажью, и только Александра Митрофановна поддержала меня и украдкой подсовывала мне книги из своей библиотеки, и я читал и перечитывал их — и это очевидно спасло мою душу».

Петр Проскурин принадлежит к тому поколению россиян, чье детство опалила война. Когда началась война, Проскурину было всего 13 лет, он почти два года провел в оккупации. Именно в годы оккупации он начал писать стихи и писал их на протяжении 20 лет.

В урочный час не надо павших звать.
Едва ударит в звездной тьме набат,
В свой срок они встают за ратью рать
На скорбный и торжественный парад.
Часы судьбы с душой своею сверив,
Они исполнить дедовский завет
Из тьмы выходят на рубеж бессмертья —
До них России просто нет.
России нет… 
                                                («Память»)

На грандиозном, весьма изменчивом полотне событий, среди движущихся к фронту воинских колонн, среди полей, в которых веером лежала вокруг воронок черная земля, в робких, жмущихся к обочине группах крестьянок и стариков сейчас нелегко, конечно, отыскать фигуру истощенного в беспрерывных «бегах» от фашиста деревенского юноши. Еще труднее выделить индивидуальный нравственный опыт, расслышать его ломкий голос — голос тревог, пылких радостей.

Конечно, стихи о войне, о победе, написанные им в четырнадцать-пятнадцать лет при свете коптилки, в подражание знакомым образцам, не могли быть оригинальны. Жестокая поступь войны, гул, которого хватало на то, чтобы оглушить все человечество, естественно, заглушили эти первые попытки юноши понять себя и мир в «пору не рассуждающей отваги». Эти робкие попытки уяснить себе судьбу своего поселка Косицы в миг грандиозных потрясений, оценить и радость освобождения, и партизанскую страду — ее Проскурин пережил от начала до конца — интересны сейчас только в одном отношении. «Как в крохотной капельке утренней росы на травяном листочке при определенном освещении могут отразиться и земля, и небо, и солнце, так и в жизни какого-нибудь селеньица, ничем с виду не примечательного, можно увидеть большую, сложную и напряженную жизнь страны. Но чтобы увидеть, надо очень сильно полюбить и селеньице, и людей, нашедших в нем кров», — писал писатель в статье «Высокое чувство Родины» («Правда», 7 мая 1978 г.) В стихах тех лет сам поселок Косицы, десятки других селеньиц осознавались как частица огромной страны… Писал их будущий писатель в бывшей фашистской землянке на обороте репродукций Гюстава Доре, вырванных с юношеской бесчувственностью из бабушкиной Библии…

Стихи 1943-1945 годов, к сожалению, утрачены. Но чем иным, если не эпизодом внутренней биографии, фрагментом ритмически организованной исповеди, навеянной, конечно, по-ученически тщательно усвоенными «Словом о полку Игореве» и гоголевскими монологами о Руси, является одно из лирических отступлений в первом романе Проскурина «Глубокие раны»? Слишком тонка, «прозрачна» здесь перегородка между литературой и дневником… Слова горят трепетным светом юной души. Огонек мысли колеблется на ветру, но он упрям, дерзновенен…

«Русь! Вздыбилась ты, огромная и неоглядная, заслонила истерзанной грудью Вселенную, и заалели снега твои от крови, поредели леса твои от пламени…

Неисчерпаемыми оказались силы твои. Скажи, Русь, как назвать тебя? Несгорающим факелом, осветившим жизнь человечеству на многие годы вперед? Страдалицей? Героиней? Ты и то, и другое, и третье, Русь!

Похожа ты на звенящий полет стрелы, на шелест знамен. Но стонут дочери твои, угоняемые на чужбину, и падают сыновья твои, раскидывая руки, мутнея взглядами, падают, чтобы никогда не встать. И, очевидно, поэтому перепоясалась ты, Русь, по белому снежному платью трауром многочисленных пепелищ…»

Конечно, все открытия, тем более открытия эпического языка прозы были впереди… Но человек, шептавший вдохновенные слова о пути Руси, похожем на полет стрелы, явно шел к этому. Впрочем, в этом вкусе чуда, в удивлении, не остывшем на губах молодого стихотворца, в глобальности помыслов и прозрений есть и еще одно качество будущего талантливого романиста. Искусство жить чувствами других людей…

Во Ржеве Тульской области, где Проскурин служил в армии, стихи были опубликованы в окружной газете «Красный воин». Свою первую публикацию он выпустил под псевдонимом Павел Росин.

После службы в армии муза странствий позвала его на Дальний Восток, на Камчатку. Здесь будущий писатель увидел не только повседневный тяжелый труд, но и своеобразную, неповторимую в своей первозданности природу с ее яркими красками, а так же знакомство с десятками и сотнями самых разных по характеру людей, что впоследствии, он отобразил в своих первых рассказах о Дальнем Востоке.

После написания трилогии «Судьба», «Имя твое», «Отречение» Проскурин не писал прозу, ведь на написание этих произведений у него ушло 20 лет, и он вернулся к своему юношескому увлечению, начал писать стихи и заново обратился к образу своей матери. Это был обобщающий образ солдатки, благословляющей своего сына в дальний путь.

Успокой меня, матушка, успокой,
Проводи за родимый порог,
И своей молитвой укрой
На скрещениях дальних дорог.
Тихо дремлет во сне зерно,
И лишь грянет весной гроза
Даже камень пробьет оно
В устремлении к небесам, —
Под свои дожди и ветра,
Под свою любовь и беду, —
Говорят, испытать пора
Все что выпало на роду…
                              («Молитва»)  

Продолжение