Четверг, 25.04.2024, 09:16
Пётр Проскурин:
электронные страницы памяти
Горяинова Е.Э. П.Л Проскурин «Свет судьбы» (продолжение)«И мужество, и братство, и любовь...» Повесть «Тайга» стала своеобразным катализатором творчества Проскурина в его работе над большим романом «Судьба», ставшим началом трилогии. В книге «Порог любви» автор рассказывает: «За месяц я написал повесть «Тайга» о пропавших в сопках миллионах; когда поставил последнюю точку в повести, сразу пришло и завершение «Судьбы»; многие узлы и ситуации романа стали на свои места естественно и просто, и я только недоумевал, как этого не видел раньше».
Центральным произведением в творчестве П. Л. Проскурина по праву можно назвать трилогию «Судьба», «Имя твоё», «Отречение», работа над которой шла в течение нескольких десятилетий. Первые две части появились в 1972-1977 гг., последняя часть была написана в конце 80-х — начале 90-х годов. Следует признать, что книги Проскурина стали явлением в нашей литературе 70-80-х годов, они были экранизированы, за первые две части трилогии автору была присуждена Государственная премия РСФСР имени A. M. Горького. Основное внимание в трилогии писатель уделяет изображению судьбы Захара Дерюгина, центрального персонажа произведения, буденновского бойца, председателя колхоза в пору коллективизации, солдата, шесть раз бежавшего из фашистского плена, узника концлагеря, наконец, высланного в Хибратский леспромхоз на Каму. В одном из интервью П. Проскурин так ответил на вопрос почему главным героем «Судьбы» у него стал Захар Дерюгин — потомственный крестьянин: «Прежде всего конечно, потому что сам я вышел из крестьян — мне было легче проникнуть в душу такого героя, я его видел, чувствовал, знал, любил. Но мой интерес к герою совпал также с задачей более серьёзной — показать на судьбе простого деревенского человека плоды сложных революционных катаклизмов, нравственное раскрепощение народа, путь его от бесправия к социальным вершинам». Судьба героя сливается с судьбой всего народа, с судьбой Родины, художественной ткани романа философски осмысливаются события 30 годов, драма Великой Отечественной войны, послевоенное время вплоть 80-х годов XX века. Композиционное единство трилогии придаёт истории одной семьи — семьи Захара и Ефросиньи Дерюгиных с их детьми и внуками, каждый из которых нашёл свою дорогу в жизни: дочь Алёна — врач, сыновья Иван и Егор — колхозники, сын Николай — учёный космонавт. Все они, начиная с бабки Авдотьи и кончая внучкой Кленей вступают в сложные взаимоотношения с окружающими людьми родственниками, с единомышленниками и врагами. На страницах романа встречаются колоритные фигуры крестьян и рабочих, инженеров врачей, учёных и художников, солдат и партизан, партийных и государственных деятелей. Замечено, что в произведении Проскурина немаловажную роль играет изображение Избы, того «центра, где человек способен защить своё достоинство, принять самые важные, почти судьбоносные решения» (В. Чалмаев). В романе эта идея проводится не один раз, когда например, в сцене толоки — строительства всем миром нового дома для Дерюгиных. Перед самой войной их семья перешла из жалкой избёнки в этот светлый дом, но нашествие гитлеровцев нарушает счастливую жизнь; Ефросинья в решительную минуту сжигает своё дорогое вместе с поселившимися там пьяными фашистами. В финальной сцене первого тома «Судьбы» вновь возникает тема избы; «после освобождения села Авдотья и Ефросинья с ребятами остаются на пепелище, находят временный приют в немецком бункере. Здесь же оказывается Алёнка. Сцена символична: три поколения русских женщин восстанавливают домашний очаг, основу рода. Во второй части трилогии «Имя твоё» Захар Дерюгин возвращается к мирной жизни нелёгким путём: он проходит «чистку» перед следственными органами, тяжело преодолевает душевный кризис. Окончательное нравственное исцеление героя наступает только в родном селе, среди дорогих сердцу людей. Он убеждается, что нужен, его предназначение — в заботе о взрослых и малых детях. Можно согласиться с мнением критика В.Чалмаева, который увидел характерную особенность проскуринской прозы в том, что «главное явление морального восхождения его героев не в умалении до простого человека, не в существовании «над народом», а в своеобразном превращении человека из народа в симврол всего народа, в гиперболизации возможностей, качеств человека по меркам народа. Это происходит и Захаром Дерюгиным, мужицким Прометеем, с его женой Ефросиньей, превращающейся не просто в мать своих и приемных детей, а в «Мать скорбящую». Проскурин создаёт образы-ориентиры, наделяя отдельного человека нравственным опытом поколений, сверхличной мудростью. «Раскаянье последнего порога...» Критики неоднократно отмечали, что в основе прозаической ткани произведений Проскурина лежит слияние личного и надличностного, относительного, реально-бытового и абсолютного, исходящего из глубинного веления рода. Отчетливо эта особенность проявилась в лаконичных и в то же время глубоко философских повестях писателя, таких, как «В старых ракитах», «Полуденные сны», «Ранние сумерки», «Тихий, тихий звон» и других. Памяти умершей матери, сельской труженицы Прасковьи Яковлевны, посвящена повесть Проскурина «В старых ракитах». Ситуация, воспроизведенная в ней, вполне типична. Общая тональность повести — мотив прощания не только с умершим самым близким человеком, но и с целым периодом жизни — детством, юностью, дорогими воспоминаниями. Сюжет повести перекликается с произведениями В. Распутина о деревне, а главные образы родственны «распутинским старухам». Проскурин предлагает свой вариант судьбы беспомощной, постаревшей деревенской труженицы — жизнь у детей в городе. Хотя об этой жизни писатель сообщает немного, но читатель догадывается о ней по характерным деталям: взаимное непонимание сына и невестки, пьянство одного и равнодушие другой. Однако старуха Евдокия принимает свою судьбу такой, какая она есть. Ей приятна забота сына, она думает о внуке, служащем в армии. Единственная её просьба к сыну: «Ты ж гляди, Василий, ты меня тут, в городе, не зарывай, ты меня домой, в Вырубки отвези. Я буду рядом с матерью, твоей бабкой, да с братьями рядом лежать... Я тут не хочу, в городе-то...» Первая часть повести рассказывает о том, как Василий старается выполнить последнюю волю матери. И если вначале, поддавшись уговорам жены об экономии денег, он пытается добиться разрешения похоронить мать на городском кладбище, то впоследствии, столкнувшись с бюрократическими препонами, он окончательно убеждается в том, что его долг — отвезти тело матери в родной дом, родную деревню и похоронить на сельском погосте. Что- то меняется в самом Василии, самое главное — в нём появляется решительная сила добиться своего. Это происходит после инцидента с «лысеньким, с невзрачным маленьким личиком человечком», который потребовал от него паспорт матери. « — А у неё нет паспорта, — теперь Василий почти не дышал, стараясь осадить поднимающуюся изнутри мутную, душную волну. — Сначала не давали, затем старая стала, не нужно было — и не взяла. Вот приехала из деревни, заболела, и всё — шестьдесят шесть лет, на тот свет и без паспорта принимают. Теперь понятно? На тот свет — пожалуй, а вот на кладбище — трудновато. Эх вы, — сказал Василий с какой-то светлой тоской, стыдясь всего — и себя, и этих перепугано глядящих людей. — Она с десяти годов работала, ей шестьдесят шесть лет, и никто с неё паспорт не спра-шивал. А похоронить её по-людски, значит, нельзя... Что ж, похороним по-своему... Эх, вы...» С этого момента начинается трудный и печальный путь главного героя, возвращающегося по весенней распутице в родную деревню. Немало людей откликнулись на его горе, помогли с деньгами, машиной. Друг-шофер вызвался отвезти гроб в Вырубки. Дорога была неблизкая. Здесь автор весьма точно передаёт состояние человека, узнающего когда-то родные, но давно уже забытые места: «...у Василия, раньше никогда не замечавшего ни леса, ни поля, ни неба вокруг, сейчас от каждого поворота дороги, открывавшей глазам ещё что-то новое, всё тяжелело сердце; он с жадностью чего-то ждал, словно впервые видел этот мир». За долгие годы изменился не только Василий, но и покинутая им деревня. Глазам героя и его напарника в начинающих сгущаться сумерках предстала безрадостная картина абсолютного безлюдья, «ни одной живой души не было видно, ни одного живого звука не слышалось; что-то непонятное, пугающее и высшее было в этом безлюдье...» Однако деревня жива: ещё теплится жизнь в нескольких избах, собираются своей общиной старухи — бабка Пелагея, Анисиха, Чумазая и другие. Время словно застыло в Вырубках, старух заботят вечные вопросы о земле, хлебе, детях, давно уже перебравшихся в город. И не старческое брюзжание, а истинная боль и тревога звучат в их оценке современной жизни: «Какая-то не такая нынче жизнь пошла, какая-то запойная, — вздохнула бабка Пелагея. — Во, Во! — с готовностью поддержала её бабка Анисиха. — Сеют бегом! Убирают бегом! Налетят воронами, всё поклюют, всё перекопают! Глядишь, нету никого, нет ничего! Господи, прости, анчихристы!» Старухи живут на земле, сроднились с нею, всё для них просто и ясно, оттого так буднично звучит леденящее душу Василия предложение одной из них повыть над покойницей. В этот момент читатель вместе с героем ощущает неразрывную связь повседневного и вечного, относительного и абсолютного. Не выдержав пронзительного, сжимающего сердце причитания старух, Василий выходит на улицу и как никогда чувствует прикосновение вечности: «В неистовстве ветра он слышал сейчас то, чего не дано, да и нельзя слышать человеку, и, потрясённый, готов был остаться здесь навсегда и раствориться в этой безжалостной ночи, все сметающей прочь перед собой и оставляющей за собой лишь нетронутое, готовое принять неведомые семена и дать неведомые всходы. И то, что не умещалось сейчас в нём, разрывало ему душу, и он, жалко всхлипнув от страха, что всё это безумие и счастье промчится мимо него и исчезнет бесследно, пошёл, задыхаясь, в густой мартовский ветер, пытаясь продлить это безумно прихлынувшее торжество души, и он услышал нежные, серебряные звоны, как когда-то в счастливом детском сне». Вторая часть повести резко отличается по своему настроению от первой и последней. Она представляет собой воспоминания героя о детстве. В памяти Василия одна за другой встают как радостные, светлые, так и тяжелые, трагические картины из прошлого: солнечный день, когда «даже воздух был какой-то золотистый», поход с матерью и братом в лес за березовыми ветками; баня с отцом, так и оставшимся навсегда в его представлении молодым; страшное горе, постигшее семью, когда принесли похоронку на отца; умирающий брат Коля, подорвавшийся на оставленной фашистами мине. Все это впечатления не только героя, но и в какой-то степени самого автора. Возвращаясь мысленно в детство, Василий пытается восстановить неповторимое ощущение полета, свободы, чувство «бездумной радости», с которыми он жил в довоенном родном доме, пока не пришла в него беда. После получения похоронного извещения на отца детство Василия закончилось. Он ещё пребывал в малолетнем возрасте, жил вместе с братом и матерью в уютном доме, но казалось, что сиротство, одиночество поселились в нём навсегда: «Всё уцелело, а хозяина, мужика — больше нет, вот словно кто взял и вынул душу, теперь хоть живи, хоть умирай». Однако Евдокия, пережившая не только смерть мужа, но и страшное прощание со старшим сыном, свою душу не потеряла и сохранила ее для дома. Она своим трудом, своей любовью к людям стала своего рода связующим звеном между прошлым поколением и потомками. Не случайно мать Василия сохранила старинную икону Ивана-воина, которую перед смертью просила передать внуку.
В третьей части, как никогда ранее, чувствуется насыщенность философскими раздумьями писателя и его героя о жизни и смерти, о мгновении и вечности. Большое значение приобретают образы дома, ветра, деревьев, огня, земли. Автор с большим мастерством рисует психологическое состояние человека, потерявшего мать, ощутившего себя самым старшим в семье: «Матери, понятного, самого близкого человека, подчас надоедавшей ему своими причитаниями и деревенскими, основанными на самых простых и верных вещах наставлениями, больше не было; от мысли, что теперь впереди открытое, никем не защищённое пространство, он даже приостановился. Он опять почувствовал, как тяжело шевельнулось сердце. С уходом матери впереди действительно ничего больше не было, теперь сам он вышел на первый рубеж, и это было главным. Прошагать дальше и дальше, не спрашивая зачем и для чего, стиснуть зубы, вот теперь что ему осталось и чего никогда не понимали и не поймут сыновья в отношении отцов, но ведь он и сам не понимал этого вот до последней минуты». Последние страницы повести насыщены пейзажными зарисовками, неоднократно в них возникает образ старых ракит: «Погост существовал столько же, сколько и сам посёлок, и столетние ракиты, высаженные вокруг него, вероятно, ещё прапрадедами нынешних вырубковцев, стояли вокруг погоста частыми, невероятной толщины колоннами; они давно заматерели и остановились в росте, гниль прела в них многочисленные дупла, заселяемые весной самой разной крылатой живностью, но они вызывали не чувство уродливости, а скорее невольное чувство удивления и уважения». Старые ракиты становятся своего рода философским символом границы, разделяющей и в то же время соединяющей всё живущее с ушедшим в небытие: «Сейчас, подойдя к ракитам с запрокинутыми в одну сторону по ветру голыми и гибкими верхними ветвями, Василий испытывал двоякое состояние: он уже устал и отяжелел от жизни, знал, что стоит на самой передовой линии, разделявшей все на жизнь и смерть, но в то же время, начиная различать певучий, непрерывный посвист ветра в ракитах, он невольно подобрался; что-то проглянуло и стало сильнее звучать из самого детства...» И как кульминация данного размышления — очень точное и верное определение психологического состояния человека: «Это было выше и глубже страха; это был еще не осознанный, живущий и копившийся в десятках и сотнях поколений, бесконечно передающийся от отца к сыну трепет живой жизни перед тайной исчезновения, перед тайной конца. Образ старых ракит как некоего философского рубежа между повседневностью и вечностью раскрывает смысл названия повести. Не меньшей значимостью и глубиной обладает в произведении образ «безжалостного и размашистого ветра как символа бессознательно; стихии, темных сил, живущих в природе и человеке. В финале произведения с особой силой звучит ставший традиционным для Проскурина мотив дома. Для писателя это не просто жилище, дом становится олицетворением истории рода, семьи. Ещё только подъезжая в родной избе, Василий вспомнил, сколько труда он вложил в её обустройство, представил, что здесь прошла его молодость, сюда от привёл молодую жену, здесь родился его сын, и всё это «нерасторжимо связывалось с тем, что стояло в кузове ещё не остывшей, разгорячённой после долгой дороги машины», т. е. гробом с телом матери. Интересно проследить, как меняются эпитеты, художественные определения, относящиеся к понятию дома: «родной», «добротный», «хороший» — и, с другой стороны, «обречённый». Об избе рассуждают после похорон Василий и его друг детства Андрей, который советует оформить документы на дом, с тем чтобы использовать его в качестве дачи, или, на худой конец, продать на дрова: «Много, конечно, не дадут, а сотни полторы-две любой даст». Это предложение больно задевает Василия, так как он подспудно понимал, что именно здесь было что-то настоящее, с чем хоть и можно расстаться, но надсмеяться, отдав на дрова, никак невозможно. И случается не-предвиденное — вылетевшие из печки искры поджигают стружки, приготовленные для растопки еще хозяйкой дома, постепенно пламя охватывает всё большую площадь. Василий же сознательно не дает товарищу затушить огонь, и сам не делает этого.
Критикой не раз отмечалось, что главные герои Проскурина в кульминационные моменты испытывают пожар в душе. Такой пожар, испепеляющий, выжигающий всё, вспыхнул и в душе похоронившего мать и расставшегося с прошлым Василия. «Беги, полоумный, сгоришь! Ты душу свою палишь, корень свой в огонь кинул! Бездомец, сволота, отцову память — в огонь!» — в исступлении крикнул Андрей. Василий встал... и, прикрывая лицо ладонями, отступил, теперь он отчётливо слышал, как кричит от боли душа дома, сработанного его собственными руками и сердцем». Почему же Василий не стал тушить пожар? Скорее всего, потому, что не хотел отдавать на поругание, за бесценок на дрова не дом родной, а часть души своей, часть самого себя, ту память, которая осталась в нём от прошлой жизни. Но в то же время он многое теряет: в огне гибнет завещанная ему и его сыну икона Ивана-воина. Как и во многих своих произведениях, Проскурин в кульминационный момент сталкивает противоположные нравственные позиции. Если Василий горюет о том, что «сгорел Иван-воин! Ничего не осталось, никакой памяти», то для его товарища, Андрея, самое большое несчастье заключается в том, что в огне сгинула припасённая на неделю водка.
Последние строки произведения звучат патетически. Василий, уйдя от пожара во тьму, слышит в своём сознании голос матери, который сливается с дыханием земли. «И тогда он, вздрагивая от какого-то невидимого чувства открытия и прозрения, с трудом опустился на землю и услышал, как земля тяжело и жадно дышит, поглощая весеннюю влагу». В словах этих звучит надежда на возрождение героя, ощутившего своё глубинное родство с землей. Оптимистическое чувство вызывает у читателя и по-толстовски глубокое описание стремящихся навстречу весне и жизни старых ракит: «... мелким торжествующим бисером проснувшихся почек были усыпаны самые тонкие и нежные ветви ракит, и весенняя зелень была там ещё ярче; два-три тёплых дня — и ракиты были готовы бесшумно взорваться зелёным пламенем, выбросить невзрачные бледно-жёлтые серёжки, что бы ещё (какой же раз под этим небом?) подтвердить незыблемость и радость жизни...» Творчество П. Л. Проскурина отличается цельностью, единством мотивов, глубиной содержания. Так, философский смысл повести «В старых ракитах» в сжатом виде выражен в стихотворных строках писателя: У каждого свои околицы, Где, падая в седые мхи, Смиренно души наши молятся За прежние свои грехи. И где в минуту безответную, Подняв промытые глаза, Опять мы видим даль заветную — Свои дремучие леса Нужно отметить, что в конце 80-х годов вокруг произведений П. Проскурина развернулась целая дискуссия в прессе. В связи с общей переоценкой ценностей, резкой критике были подвергнуты и прежние авторитеты, и прежние идеалы советской эпохи. Как заметил Ю. Бондарев, «в 90-е годы и даже раньше усилиями господствующей в общественном сознании критики и журналистики либерального направления имя Петра Проскурина было оболгано, стало едва ли не синонимом художественной беспомощности, позора, обскурантизма». Для писателя наступило нелёгкое время, но и здесь мужество не изменило Петру Лукичу. В отличие от многих своих коллег, он остался верен себе, своим взглядам на русского человека, его прошлое и его будущее. И время всё расставило на свои места. Его произведения, как и художественные фильмы, созданные по романам «Судьба», «Имя твоё» режиссером Евгением Матвеевым, находят широкую аудиторию поклонников и почитателей. Осмысление процессов, происходящих в истории России конца XX века, нашло своё отражение в последних произведениях Петра Проскурина: романе «Число зверя», повестях «Чёрные птицы» и «Седьмая стража». Начало нового тысячелетия Проскурин отметил выходом в свет новой книги «Мужчины белых ночей», которая включила в себя семь небольших повестей, точно отразивших духовные перемены в нашей жизни, что позволяет говорить об острой современности писателя. И в новых произведениях писатель остался верен себе, своему творческому кредо: говорить только правду о радостях и страданиях своего народа, из глубины которого он вышел. Творчество Петра Лукича Проскурина наполнено глубокими раздумьями о предназначении человека, о его ответственности за всё происходящее на земле. В центре внимания писателя всегда находилась жизнь родного народа, трагические минуты его истории. Мысли Проскурина — «об Орловщине и Брянщине, Рязанщине и Вологодчине, о Псковщине, о землях коренной России, о её подзолах, глинах и супесях, поднявших на себе державу, взрастившую могучую, неповторимую литературу и духовность, в свою очередь возведших подвижничество в непрерывный подвиг...» Проскурин всегда был уверен в том, что «чудо России всегда лишь в её человеке, в простых, работных, «черных людях», в неустанных тружениках, непрерывно из года в год ткущих полотно жизни, ведущих непрерывную борозду жизни и попутно не спеша смахивающих солёный пот со лба» («Порог любви»). О чём бы ни писал П. Л. Проскурин — о войне или современности, о суровом сибирском крае или средней полосе, о крестьянах или учёных, — никогда не покидала его мысль о судьбе России. Совсем по-гоголевски звучат трепетно-возвышенные слова в одном из первых произведений писателя: «Русь! Вздыбилась ты, огромная и неоглядная, заслонила истерзанной грудью Вселенную, и заалели снега твои от крови, поредели леса твои от пламени... Неисчерпаемыми оказались силы твои. Скажи, Русь, как назвать тебя? Несгорающим факелом, осветившим жизнь человечеству на многие годы вперёд? Страдалицей? Героиней? Ты и то, и другое, и третье, Русь!» |
Меню сайта
Календарь
Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Расскажи друзьям:
